Александр Деринг известен в Барнауле всем, даже тем, кто его никогда не видел. Тысячи барнаульцев ежедневно бывают в магазинах «Пассаж», «Книжный мир», в бизнес-центрах «Идеал» – а это проекты Александра Деринга. В интерьерах гостеприимного ресторана «Волна» мы поговорили с Александром о влиянии архитектуры на жизнь и жизни на архитектуру, и еще много о чем…
– Вот вы у нас архитектор, поэтому предлагаю рассказывать о вашей жизни так: что есть стены, фундамент, крыша, окна в вашей жизни? Итак, что в вашей жизни фундамент?
– Наверное, фундамент – моя семья, мастерская, коллектив, то образование, которое я получил. Это тот багаж, фундамент, на котором я стою.
– А семья как состоялась?
– Отчасти случайно, отчасти нет. В студенческие годы. Будущая супруга на курс старше училась. Я ей помогал немного, что-то «отмывал». Отмывка – то, что сейчас делают на компьютере. А тогда это кисточкой, тушью, я это умел.
– Чувствовали, к чему идет?
– В общем-то, да. Но она была девушка строгая, недоступная. Пришлось поработать. Вера, Вера Дмитриевна. На последнем курсе у нас вспыхнула любовь, но она уехала в Барнаул. В «Алтайгражданпроекте» работала. Она из Барнаула, я из Томска, а учились мы в Новосибирске, в СибСтрИне – Сибирский строительный институт. У меня перед окончанием был выбор – Новосибирск, Томск. Из «Алтайгражданпроекта» приехал “коммивояжер” – главный инженер, побывал на дипломе, посмотрел мою защиту. И предложил работать в Барнауле. Я говорю: «А чем заманите?» Он: «А мы квартиры даем молодым специалистам». Квартира! Фантастика! И я поехал.
– Квартиру дали?
– Да, через три года. Тогда люди выбирали – кому-то центр нравился, кому-то еще какие-то районы… Тогда стоимость проектных работ была сопоставима со стоимостью квартиры, институт так и делал: работаешь над каким-то проектом, тебе в уплату квартиру. Сейчас об этом остается только мечтать.
– А почему вы выбрали архитектуру?
– У меня имелись способности к языкам, я хотел заниматься английским. Но у подруги мамы в СибСтрИне училась родная сестра. А я рисовал хорошо, закончил художественную школу. Мне рассказали про СибСтрИн, и я призадумался. Конечно, рисунок у архитектора специфичный. Нужно понимание конструктивное. Если я рисую стул, я должен понимать его конструктивно. У архитектора должны совмещаться рацио и интуиция, дух и материя. Идеальный архитектор – тот, кто совмещает это. Зачастую, это даже заметно, что в объекте больше художественного, а внутри полный хаос. Художественно выразились, а рационально… Коридоры неудобные, неясно, где лестничная клетка. Я проектирую объекты как общий единый организм. Чтобы человек вошел в здание и понял сразу, из чего оно состоит.
– Например?
– Вот моя работа «Книжный мир» – туда зайдешь и все понятно. Структура здания ясна.
Всегда нужно рассчитывать навигацию, нельзя путать людей. Иногда видишь здание – а вход сбоку, по какой-то козьей тропе. Вестибюля нет. Это чисто коммерческие объекты, где перед архитектором особых задач не ставили, заказчик сказал: «Мне нужны этажи, коридоры и нарезка кабинетов». Но архитектор должен максимум усилий приложить, чтобы доказать заказчику, что здание будет лучше, коммерчески успешнее, если все учесть. Хоть хитростью доказать. А если здание сделать как попало, оно и жить будет как попало.
– А что стены в вашем здании жизни?
– Прежде всего «Алтайгражданпроект». Я в профессии 36 лет, из них восемь лет, с 1980 года, проработал в «Алтайгражданпроекте», это был очень интересный опыт. Там закладывались основы рабочего проектирования. Огромные мастерские по 100 человек. Как в кино – кульманы рядами, в одном углу конструкторы, в другом архитекторы.
– На каких авторитетах вы учились?
– Все зависело от самого человека. Когда мы учились, это было уже довольно тяжелое время застоя, имелся единственный журнал “Архитектура СССР”. Брежневская архитектура, модернизм, но тяжелый, советский. Классика оказалась вне закона – постановление Хрущева по борьбе с излишествами добило Академию архитектуры. Забвение классики – большая потеря для целого поколения архитекторов.
– В то время была цензура в архитектуре?
– Цензура была внутри самих архитекторов – они сами себя ограничивали потому, что понимали, что можно сделать, а что нет. Это связано с ограничениями чисто экономическими. При СССР существовало жесткое правило, что провинция – а Барнаул был провинцией – не имеет права на индивидуальное проектирование. Только привязка типовых проектов. В лучшем случае – немного переработать. На индивидуальное проектирование имели право либо республиканские центры, либо территории с особыми климатическими или сейсмическими условиями. Вот в Иркутске сейсмика, там эта привилегия была, и под нее там делали такие вещи… Архитектор Павлов, сам из Ленинграда, по пути во Владивосток застрял в Иркутске и строил там модернистские здания. Он видел, что там больше возможности реализоваться.
Архитектор при типовом строительстве привязывал к местности и немного дорабатывал – входные узлы, цветовые решения подобрать, можно было что-то внутри интерьеров подработать. Хотя не всем по душе заниматься интерьерами.
Иногда разрешали делать маленькие магазинчики – пристроенные и встроенные. Мой первый проект таким и был – встроенный магазинчик в Новоалтайске. Я недавно его увидел впервые. Тогда я его начертил и все, надзор не осуществлял. А тут шел там пешком и увидел. Построили прямо в таком виде, как я спроектировал. Сфотографировал, нашел чертежи и сделал пост ВКонтакте. Зашел, поговорил с директором, он сказал, что есть планы расширяться, я предложил – давайте я вам продолжение сделаю, завершу свой первый проект. Он взял координаты, но пока не позвонил.
Еще влияла экономика – экономили на всем. Металл считался стратегическим материалом, железобетон – дорого, монолит – да вы что? И к концу 70-80-х годов целые профессии деградировали. Не стало хороших каменщиков. Потому что они не были нужны. Только после перестройки, когда стали строить коттеджи и появилась потребность в хорошей кладке, стали появляться бригады…
Многие ведь уходили из профессии. Самые известные – Андрей Макаревич, Андрей Вознесенский, они ведь архитекторы. Мои знакомые ломались от этой среды.
Когда Вознесенский приезжал в Барнаул в конце 80-х годов, он пришел к нам в мастерскую, мы познакомились, и он попросил – покажите интересное.
И мы пошли с ним пешком по улицам Ползунова, Льва Толстого. Я показал ему арку внутренней тюрьмы НКВД, теперь это ИВС. Там на стенах имена – люди стояли в очереди в тюрьмы и выцарапывали свои имена на кирпичах. Когда он увидел эти имена в арке, он придумал сделать то, что он потом назвал видеома: в темноте ритмично появляются фамилии репрессированных. У нас он это придумал. Он мыслил образами. Именно потому, что он архитектор.
Поэты, писатели, графики, монументалисты – много кто вышел из архитектуры.
Архитектурное образование очень универсальное. Надо знать историю архитектуры. Вот Парфенон. Почему была такая архитектура в это время? Ты занимаешься историей архитектуры, а потом просто историей, а потом вовсе углубляешься в самые разные сферы. Мы читали поэзию, очень много покупали книг. Это конец 70-х. Вознесенский, Евтушенко, Ахмадулина. Но при этом нам очень нравились поэты серебряного века, читали также Мережковского, Гиппиус, Кузьмина. Интересовались живописью, графикой. Обсуждали. Это была творческая атмосфера.
Архитектура – консервативная вещь, основы надо знать, ты должен понимать пропорции. Летом мне предложили заниматься реставрацией Дома под Шпилем, первым этажом. Я подумал: посмотрю-ка я, как построено здание. Я взял фасады и применил определенную систему пропорций. И оно у меня просто идеально легло. Там все правильно – высота этажей, расположение окон, деталей, сам шпиль – все на своих местах. Проектировал здание Яков Додица. Я пытался навести о нем справки, провел архитектурное расследование. Нашел внука архитектора Душкина, очень известный, проектировал станцию метро Маяковского, его вокзалы в Сочи, Симферополе. Он модернист в классике. Додица был его другом. Я пытался через внука Душкина Алексея найти что-то о Додице. Пока узнал только, что Яков Додица в 20-е годы для нэпманов делал рестораны. Он умел зарабатывать деньги. И при этом основа база была у него очень хорошая.
Архитектура – это отражение социума. Какое общество – такая и архитектура, какая жизнь, такая и архитектура. Она отражает нашу жизнь.
– И если у нас бардак в архитектуре, то можно сделать выводы?
– Наверное, да. Архитектура – часть материальной среды. То, какая архитектура, очень сильно влияет на сознание, на то, как формируется личность. Родился ли человек среди бетонных микрорайонов, как говорят, на районе – или в районе Ленинского проспекта? Казалось бы, в общем-то, и там кирпич, и там. Но, видимо, как сложить…
На архитекторов возлагается определенная миссия, ты должен что-то обществу дать. Если художник написал неудачную картину, ее можно просто убрать. А если архитектор что-то неудачно построил, это никуда не денешь, оно так и будет стоять. Поэтому мера ответственности архитектора просто несоизмерима по сравнению со всеми остальными художественными профессиями.
Архитектор должен быть концептуалистом. Тогда это профессионал. Он должен осмыслить задание и предложить свою концепцию. Может, она не совпадет с мнением заказчика, может, она будет немного фантастичной, но идея должна быть. Нельзя механически отражать техзадание, его надо переосмыслить, надо внимательно посмотреть на место, окружение. Постройка должна быть прежде всего уместной и интересной. И при этом должна быть заложена концепция внутри у автора.
– Возвращаясь к концепции нашего интервью: одна стена «Алтайгражданпроект», а еще?
– В «Алтайгражданпроекте» я проработал восемь лет. А потом… Я глубоко интересовался историей, историей архитектуры, Я в любом городе всегда смотрю историческую часть. И в Барнауле очень люблю историческую часть, мне всегда нравился ансамбль Ленинского проспекта, очень красивый, классический, одномоментно построенный. Все, кто видят, восхищаются. Это шедевр градостроительного искусства. И когда в 1988 году у нас появилась первая реставрационная мастерская, филиал Томска, то меня руководитель пригласил. Он навел справки, нашли меня, и мне предложили туда перейти. Я, жена моя, искусствовед Надежда Яновна Клюк, мы там оказались. Это была серьезная школа. Мы делали проекты реставрации почти всех зданий на улице Ползунова – краеведческий музей, канцелярия Колывано-Воскресенского горного начальства. Готовили проект реставрации Никольского храма. Долгое время никто не знал, кто автор проекта. Проект типовой, но автор должен быть. В Красноярске такой храм, в городе Ош в Киргизии. И случайно Вера в альбоме «Храмы Петербурга» увидела заметку – сын Гаршина был архитектор, и он был автором этих полковых церквей. Так нашлась эта цепочка.
В 1985 году работали над Домом архитекторов. До этого он был жилой. По легенде там жил доктор, а угловое здание – это была его больница. Я принимал участие в реставрации, реконструкции. А когда пошла перестройка, в 1991 году стали появляться персональные творческие мастерские. Это была творческая и финансовая свобода. Сказали: «Ребята, делайте, что хотите».
– Не было так, что свобода появилась, а никто не помнит, как это делается? Для чего она, свобода?
– Конечно, не все туда кинулись. Потому что надо было иметь внутреннее состояние, осознание, что ты можешь работать, набрать коллектив. Нас было человек пять, мы получили в Москве лицензии – не так-то просто – и я начал выстраивать еще одну стену. Стену творческой мастерской.
Уже в стенах мастерской мы сделали проект реставрации ГМИЛИКа – бывшего краевого суда.
А завершающая стена, четвертая – это, видимо, Спичка. Спичечная фабрика, бывший Барнаульский сереброплавильный завод.
Еще при администрации спичфабрики мы сделали проект реставрации на здание кузницы. А потом «спичка» стала помирать.
Тогда культурой в городе заведовала Добрикова Анна Васильевна, это одно из знакомств, которые я с теплотой вспоминаю. Она была попечитель художников, архитекторов, ее друзья были скульптор Миронов, Алексеев, автор мозаики на Речном вокзале. Когда Анна Васильевна стала председателем Фонда культуры, она стала заниматься исторической частью города. При ее помощи мы произвели первые раскопки на спичечной фабрике.
АГУ не хотел этим заниматься – считали, что это не археология. Диссертации не сделаешь. А БГПИ взялся. Демин Михаил Александрович, Вадим Бородаев, Аркадий Контев, летом сделали раскопки. Нашли основание деревянных конюшен, относящихся, видимо, к 1740-м годам. Если мы говорим о 1739 годе как дате основания города, это остатки первых построек. Конюшню идентифицировали по чертежам Пимена Старцева, был такой геодезии прапорщик, он сделал чертежи, и они остались.
С таким благоговением на это смотришь… Там все раскрашено акварелью, и ты ведь знаешь, как это делается, что это все вручную. Никакой типографии. Это произведение графики, его можно экспонировать.
На Спичке нашли уникальное сооружение – подпорную стенку из кирпича. После наводнения 1793 года правобережную часть плотины укрепили кирпичной кладкой. Эта подпорная стенка до сих пор существует. Там масса клейм на кирпичах.
Тогда же посмотрели, как выглядит Демидовский столп: у основания сделали шурф и определили, какой он высоты, насколько поднялся культурный слой. Оказалось, он больше чем на метр в земле, там еще ступеньки, и пропорции совершенно другие.
Тогда готовились к строительству моста, намечался массовый снос зданий. Добрикова пробила перенос аптеки Паленц, в которой по легенде бывал Семенов-Тян-Шанский, ее перенесли на Красноармейский – там теперь оркестр “Сибирь”.
Но улица Большая Олонская в основном снесена, то, что осталась – это сейчас Спартак-2, кусок бывшей Сенной площади. Я думаю, надо ходатайствовать о переименовании ее в Сенную – это и по-человечески, и в рамках туркластера людям интереснее было бы ходить по Сенной. Легенда появляется.
– А что крыша вашего здания? Что дает защиту?
– От осадков? Наверное, есть определенный иммунитет. Это внутренняя свобода. Если бы у меня ее не было, мне было бы трудно делать некоторые вещи. Меня в прошлом году назвали бэтменом, писали, что я кошмарю городскую администрацию из-за лестницы, из-за моих публикаций о том, что лепнина кусками с отремонтированных домов отваливается. Но если фасады штукатурили на улице составом, который предназначен для внутренних работ, то как? На мешках было написано – «для внутренних работ».
В музыкальной школе на проспекте Ленина выдрали блок и заложили кирпичом, сделали пластиковое окно. Это так дико смотрится. Я сфотографировал и выложил в сети. И мне говорят – зачем вы так, почему вы не могли к нам обратиться? Меня призывали сначала советоваться – писать ли мне об этом?
– По-вашему, каким должно быть отношение к архитектуре? Как к святому? Трепет должен быть или как?
– Должен быть трепет. Особенно к старой архитектуре, к старым зданиям. Это историческая память. Если мы начинаем вносить “поправки”, мы начинаем разрушать. Я не сторонник крайностей, что вот беречь, не дышать на здание. Сгнило если что-то – давайте заменим. Но вот по Ленинскому проспекту человек покупает квартиру, ставит пластиковые окна. У нас окна на Ленинском проспекте сейчас – кто во что горазд, никто не сохраняет историческую разрезку. Музыка архитектуры пропадает. А это работа надзорных органов. А как у нас красят здания! Одно здание в прошлом году было пятнистое как далматинец, не могли колер подобрать.
Отношение должно быть уважительное. Должна быть дисциплина. И преемственность. А ничего этого нет.
– К вопросу о свободе – на что она опирается?
– Это индивидуально. Это зависит от состояния самого человека. Не все готовы быть внутреннее свободным. Это все равно связано с проблемами Архитектор – не художник, ты не можешь быть независим ни от кого. Ограничений много. И если ты решаешь, что ты мэтр, руководитель мастерской, ты должен понимать, в какой среде находишься. Понимать заказчика, понимать состояние властных структур в том числе. Мы, конечно, зависим. И от власти в том числе. Хотя у меня в структуре заказов государственные заказы занимают не так много. Я ориентируюсь на частного заказчика. И мне проще с ними работать. Государство – что-то не очень осязаемое. А с частником ты лично встречаешься, пытаешься понять, что ему нужно, и тут интереснее.
По нашему проекту строится художественный музей, очень интересное здание.
– Этот проект сильно завис?
– Сейчас все на стадии согласования сметы. Она вышла за пределы компетенции края – подходит к миллиарду. Музейные технологии предполагают много выставочного импортного оборудования, которое у нас не делают. Нет таких технологий. Инженерное внутреннее оборудование, вентиляционное – все импортное. Скачок доллара нас сильно подкосил.
– Есть точка зрения, что здание УПК (художественный музей находится в бывшем здании учебно-производственного комбината. – Прим. “Капиталист”)надо было снести и построить вместе него что-то сногсшибательное, по последнему слову. Почему не решились?
– Здание – памятник архитектуры, который стоит на охране, есть паспорт. Просто снести его нельзя. Мы участвовали в конкурсе, когда еще все только начиналось. Выиграл конкурс Томск по очкам. И когда уже начали заниматься работами, счистили штукатурку и увидели, что там щели размером с кулак! Здание было построено из шлака. Когда все это увидели, то возник вопрос – как во все это вкладывать деньги? Что тут ремонтировать? Было принято волевое решение его просто убрать, но чтобы не войти в конфликт с органами охраны, решили сделать такое же здание. По сути, это воссоздание, в новых материалах, но с оставлением первоначального облика. Это здание – результат компромисса.
Но потом томичи «спрыгнули». Был снова объявлен конкурс и мы его выиграли. Я стал смотреть планировки, и увидел, что это ребята не подумали о функционировании этого музея. Ты заходишь в здание и не знаешь, где купить билет. В музее должен быть вестибюль, ресепшен, магазинчик с сувенирами и альбомами – для всего этого должно быть место. Нам пришлось переосмысливать всю центральную часть. Так как это проект реконструкции, они внутреннюю планировку могли бы сделать адаптированную – кто не давал? Но поезд ушел. Там же была структура классов, и томичи ее повторили.
Довольно много пришлось переделывать – всю инженерную часть. Сделали большой зал для официальных мероприятий, как мы его называем – Наградной. Там мы совместили центральную часть над вестибюлем, там могут и выставки проходить и церемонии награждения. Мы все делали классическое.
– А сроки?
– Сейчас выделяется 100 млн на закупку инженерного оборудования. Кондиционеры, вентиляция. Может быть, за это лето удастся довести фасады и кровлю – и тогда здание включится в ансамбль площади, “вернется” городу. И перейдут к внутренней отделке. Если все будет без сбоев, то к лету или осени 2017 года музей будет готов.
– Возвращаясь к зданию вашей жизни – в нем есть окна? Что это?
– Я активно работаю в сфере образования. Езжу по конкурсам в России и за рубежом. Учусь сам, учу других. Мы получаем призы разных конкурсов за наши работы – «Золотой мастерок» мне вручали, я там сидел среди архитектурных звезд. Получили «Золотую капитель».
Еще одно окно – социальные сети. Это коммуникации, через которые я гляжу на мир, и мир глядит на меня. Иногда в эти окошки мне стучат разные люди…
– Что вам нравится в городе из нынешних проектов?
– Я бы мог сказать, что многое не нравится, но есть у нас договоренность – мы не критикуем работы коллег. Что нравится? Трудно сказать. Я мыслю ансамблями, не отдельными зданиями. Мне важна городская среда. Я года два бьюсь, чтобы создавать комфортную среду в городе. А это и благоустройство, дорожки, освещение. То, что делает город удобным. И когда я смотрю, как сейчас застраиваются наши улицы, то я вижу, что качество архитектурных решений не на высоте. Вот сейчас формируется Красноармейский проспект. И видно, что архитекторы мыслят отдельным зданием.
– Ну, так сейчас, когда проект рисуют, то рисуют только здание, а вокруг – пустота. Уже из этого видно, что проектировщикам все равно, что вокруг.
– Да. Но так нельзя. Сейчас есть стандарт: на Градостроительный совет архитектор и застройщик должны подать проект в окружении – развертка улицы – что справа, что слева. Должна быть обоснована высотность здания, объем, его членение. Оно должно «работать» на всю улицу.
Есть два вида архитекторов: одни самовыражаются, и не очень заботятся о том, что рядом. А другие работают со средой. Может, в ущерб амбициям, но стараются создать ансамбль. Я не могу говорить, что те, кто самовыражаются – это плохо. Иногда это нужно. Если позволяет атмосфера, среда, то можно сделать здание как скульптуру. Хотя оно все равно должно быть градостроительно обосновано.
Но бывает, что человеку много лет ничего не давали, а тут появился заказ, и он все, что придумал за всю жизнь, в этот заказ вбивает. Есть некоторые здания в Барнауле, по которым это видно.
– А как вышло: и градостроительный совет есть, и ангар возле ЦУМа построили?
– Тут работают административные рычаги. У градостроительного совета право совещательного голоса, он дает рекомендации. Он этот проект отклонил. Есть даже протокол. А потом павильон возник. Насколько мне известно, этот павильон будет считаться временным, с последующей разборкой. Может, место нужно было закрепить?
– А каково ваше отношение к мега-проекту строительства на территории «Лакта»?
– Я не скрывал своего отрицательного отношения к этому проекту. Это проект амбициозный. Я думаю, что этажность там завышена. Девять этажей там можно было бы построить и это не отразилось бы негативно на Октябрьской площади…
– Сейчас рядом с Покровским храмом возводят высотные здания и храм совершенно потерялся…
– Это результат отсутствия проектов зоны охраны. Покровский храм оказался зажат с разных сторон высотками. Должны быть градостроительные ограничения. Церковь – градоформирующий объект, она должна доминировать. К ней должен быть пиетет. А тут у людей вообще в голове ничего нет.
– Есть в городе места, где вы любите ходить?
– Ленинский проспект мне всегда нравился. Особенно весной. От площади Октября и вниз, потом на улицу Ползунова, к Демидовской площади – я и друзей, и гостей вожу по этим местам, они для меня любимые. А про современную застройку сказать ничего не могу – там не сформировались уютные удобные пространства. Из-за хаотичности, несогласованности друг с другом. Это проблема.
– Вот вы успешный архитектор. Это позволяет вам вести жизнь преуспевающего бизнесмена?
– Нет, конечно. Есть понятие стархитект – это отдельная группа. Им платят чисто за идею, за концепцию. А рядовые архитекторы ушли из группы суперпрестижных профессий в финансовом смысле, потому что правит строительное лобби. Строители рулят, вернее даже, девелоперы. Архитекторов привлекают примерно как каменщиков. За имя заказчики не готовы платить. Есть разве что отдельные люди. Экономика определяет очень сильно. Ну, вот если есть бюджет на стройку – и хоть лопни. Имя дивидендов не дает. Неважно, сколько ты вложил в эту профессию, сил, сформировался. Можно сказать, что архитектор каждый свой проект делает всю жизнь. И можно сказать, что мы всю жизнь делаем один проект. Багаж знаний, строительный опыт растет.
– Какими своими работами гордитесь?
– На мой взгляд, удачным является «Пассаж». Он вписался в среду, стал безвременный. Он 2003 года, и он не стареет. Это был период, когда я вошел в зрелую фазу, я осмысленно делал это. Это здание одно из лучших.
Неплохая постройка – на Ленинском проспекте пристройка к книжному магазину, «Наутилус», она не нарушила среду, не стала диссонансом. У меня подход средовой.
Здания «Идеалов» – они задали масштаб. Довольно качественные по архитектуре. «Книжный мир» – им я тоже горжусь, здание не стареет. Ресторан QQ – мы являемся авторами интерьера, это классика современного интерьера, мы были пионерами, и он не устаревает, прошел испытание временем, как староитальянские рестораны, которым по сотне лет.
Я человек гибкий, пытаюсь разгадать человека, понять, на что он может пойти. Есть ряд заказчиков, которые понимают меня, а я их понимаю.
– Кризис как-то повлиял на вас?
– Я бы не сказал. Просто в кризис меняется структура заказов. Если раньше люди приходили с проектированием офисов, магазинов, то сейчас приходят с коттеджами, усадьбами. Люди уходят в себя в кризис, делают для себя. Выжидают. Так каждый кризис. 1998, 2008, и сейчас – после каждого кризиса я вижу, что клиенты становятся более обстоятельными, они вырастают как бизнесмены. Задумываются над жизнью. Кризис – это пауза, но сейчас она затягивается.
– Вы автор проекта застройки стадиона «Локомотив». Что там будет?
– Девелоперам хотелось бы воткнуть туда максимум, сделать там Москва-Сити, но я поставил перед ними интересы города и сказал, что та сторона, которая выходит на площадь Победы, должна быть пониженной. Иначе она будет нависать стеной. И мне удалось их убедить. Наш проект на фестивале «Зодчество» получил награду в Москве в номинации «Архитектура для жизни».
– А были проекты, которые вам приснились?
– Нет. Воздушные замки сейчас мне не снятся. У меня все очень все приземленно…
Напоминаем, Завтраки с “Капиталистом” проходят в ресторане “Волна”. «Волна» — это классический ресторан, где хорошо отдыхать и веселиться. Красивая мебель, отличный звук и свет, большой танцпол и доступное меню. Он располагается близко к центру (на Речном вокзале). Даже зимой набережная Оби красива и подарит незабываемые фотографии на память. Адрес: г. Барнаул, пл. Баварина, 2. Тел.: 8 (385-2) 573-231 или 65-38-66. Сайт — parus-volna.ru
Материалы по теме:
