Барнаульский крематорий посетил Сергей Якушин, основатель Новосибирского крематория, создатель единственного в России музея смерти. Он рассказал о крематории как о бизнесе, его прибыльности и о маркетинге похоронного дела.
Вкладывать деньги в крематорий – это не популярно в наше время. Все бизнесмены стремятся вложить короткие деньги, чтобы получить доход и затем дальше вновь их инвестировать. А крематорий – это похоронная сфера, она в России, как и во всём мире, развивается по линии семейного бизнеса. Окупаемость крематории долгая, но похоронный бизнес стабильный, он не зависит ни от каких катаклизмов. Внуки и правнуки будут иметь доходную часть. Но никаких сверхприбылей крематорий не несёт.
Крематорий должен быть обязательно открыт для всех религий и всех особенностей мировоззрения, которые циркулируют в обществе. Даже своей не церковной, светской архитектурой здание говорит: мы открыты для всех.
В Новосибирском крематории священники отпевают покойников больше, чем во всех храмах Новосибирска.
Минимум 15 минут нам нужно, чтобы убедить людей отпевать своих покойников. Происходит это так. Когда оформляется заказ, возникает вопрос — заказывать священника или нет, наш менеджер задаёт ему вопрос: а ваша [умершая] бабушка была крещённая? — Да, была. — Хорошо, мы тогда заказываем священника. — Зачем священника? Она не ходила в церковь, крестик не носила. — Ну, она же была зарегистрирована на небесах, как же вы можете её отправить без отпевания? Тогда люди соглашаются.
Люди предпочитают перебдеть, чем недоделать. Потому что никто не знает, что там, за гробовой доской.
Во всех городах, где есть крематорий, первые пять-десять лет удельный вес кремаций — 5-10%, а далее — 50 минимум. В Москве 55%, в Санкт-Петербурге 60%. В Новокузнецке есть периоды, когда удельный вес кремаций достигает 80%. В Новокузнецке владелец крематория — муниципалитет. И они легко могут направлять поток. Они могут поднять стоимость копки могилы и сделать кремацию более дешёвой.
Для любых игроков на рынке открытие крематория — это благо и большое спасение, потому что при любых обстоятельствах кремация всегда стоит меньше. А если учесть мздоимство на кладбищах, то земельное захоронение дороже в несколько раз. Крематорий — это спасение для малоимущих людей.
Люди сильно обнищали. На самом деле, момент для открытия крематория сейчас не самый удачный. Но испытания же только возвышают, поэтому я уверен, что барнаульский крематорий справится с поставленной задачей.
Из 7,5 миллиардов населения на планете 4 миллиарда — кремируют.
В крематории есть все элементы театра. Мы сегодня живём в обществе потребителей, люди привыкли к каким-то необычным вещам. Они сегодня хоронят в шубах из норки, они гроб обивают боа. Гламур в похоронке сегодня уже доминирует в крупных городах. Мы в Новосибирске по очень большой скидке купили обувь от Юдашкина.
Мы купили большую партию, стали продавать, и мы её продали за шесть месяцев — почти контейнер обуви. Обувь от Юдашкина — в гроб (смеётся — прим.ред.)!
Юдашкин? Берут! Для бабушки, но берут! Мы живём в таком обществе.
Главный объект на похоронах — это тело. Мы его готовим, красим, бальзамируем. Люди приносят помаду, тени — это каждый день. Далее — гроб мы высвечиваем. Играет музыка. Музыка играет не обязательно траурная. Марш Шопена — самая главная траурная музыка в мире, под которую похоронили 1,5 миллиарда человек — она уже не актуальна. Классическая музыка с современным человеком уже не разговаривает. В Новосибирском крематории в ходу музыка под заказ. Когда оформляют заказ на кремацию, мы спрашиваем: будет минута молчания, какую музыку вы бы хотели? Говорят, например: мама любила «Нежность» Анны Герман. Сегодня мы прощаемся под «Чистые пруды» Талькова, «Знаешь, так хочется жить», «Как упоительны в России вечера», и так далее. То есть, светская музыка, которая нравилась усопшим. И людям это нравится.
Следующий элемент — работа церемониймейстера. Есть несколько речей: похороны ребёнка, военного, заслуженного человека, или просто речь на гражданской панихиде. Вообще, жанр надгробной речи сейчас исчез полностью. Сейчас ничего не говорят. И жанр некролога тоже исчез.
Когда я прохожу мимо зала прощания в Новосибирском крематории, я слушаю, что люди говорят. Люди говорят пять видов слов, как один: «он был добрый», «он был хороший семьянин», «он был хороший отец», «он был хороший работник», и «он был хороший охотник-дачник-рыболов». Категории, которыми мы оценивали людей в СССР, исчезли. Мы говорили: он был рационалист, пропагандист, борец за мир… Было столько слов и категорий, а сейчас — просто «добрый».
Сергей Якушин в Барнаульском крематории
Наш церемониймейстер учит людей правильно памятовать. Однажды к нам приехал устраиваться на работу человек из Омского музыкального театра. У меня не было времени с ним беседовать, и я ему сказал: ты же артист, вот послушай речи, у тебя будет четвёртая, и я тебя возьму на работу при условии, если ты во время церемонии найдёшь момент, когда ты сможешь улыбнуться. Не знаю, почему я так сказал. Но сказал. И он во время речи сказал: вспомните те замечательные годы, которые вы совместно прожили… И улыбнулся. Вдова усопшего улыбнулась тоже. То есть, даже на похоронах есть момент для улыбки.
Против меня было 19 исков. Я два года стоял и не мог открыться. И когда я дошёл до высшей инстанции — суда в Томске — судья взял все эти иски, собрал и сказал адвокату того, кто на нас подавал: передайте этому человеку короткое русское слово, вы же знаете, на какую букву оно начинается, пусть он туда и идёт. И мы начали работать.
Эзотерики считают, что кремация — это мгновенное очищение души. А если человека погребли, а ещё и камнем придавили, то душа не может улететь. В случае с крематорием они говорили: у вас пространство в десятки раз чище, чем в «Холидей Инн», в «Ашане», «Мегасе», «Икеа». Оказывается, эти сети вызывают шаманов, колдунов, которые колдуют, чтобы товары лучше продавались. В итоге там много отрицательной энергии.
А мне потом эти экстрасенсы сказали, что неуспокоенные покойники с соседних кладбищ используют портал крематория для отлёта. Вот с созданием крематория в Барнауле у вас открывается новый чистый портал ухода.
Сегодня мой музей смерти — это, безусловно, маркетинговый инструмент. Но я его создавал раньше, чем крематорий, поэтому такой цели изначально у меня не было. У меня в музее 6,5 тысяч гравюр. У нас коллекция медальонного искусства. У нас 150 исторических платьев 19 века — сейчас её везут в Латинскую Америку, потом в Китай. У меня тысяча живописных картин на тему смерти. У нас сейчас два здания, а будет восемь, чтобы было где выставлять эти коллекции. Стали создавать коллекцию для детей. И мы только потом сообразили: мы же социализируем смерть!
Концерты, которые я устраиваю. 22 июня у нас — день памяти и скорби, соберётся 2 тысячи человек. Мэр города пролетит на вертолёте с иконами и приземлится в крематории, будем молебен, панихида. Старушки уже обсуждают, в каких платьях придут: кто в кремплене, кто в чём. Будут дефилировать, и мы даже будем выбирать лучшее платье. Как это событие назовёшь? С одной стороны — память. С другой — маркетинговое, ведь они придут к нам, музей посмотрят.
У нас в крематории есть детская площадка. Кричали, что я его на кладбище фактически открыл. Но в мире везде на кладбищах есть детские площадки, ничего такого нет.
Когда я первый концерт в крематории проводил на день защиты детей, чего только ни писали про меня. Я написал специальный текст и развёз его по радиостанциям Новосибирска, чтобы людей пригласить на мероприятие. Мы его начали в 8 часов вечера, чтобы «уйти» в ночь и выстрелить один раз белым фейерверком, чтобы эти белые звёздочки, как души безвременно ушедших детей, улетели в небо.
Только один радиоканал — кухонное проводное радио — дали моё объявление. Остальные не дали, мы оказались в изоляции. Но мы использовали другие каналы и пришло полторы тысячи человек.
Меня как только не называли: и некрофилом, и говорили то, что я устраиваю концерты на костях.
У меня в течение года вышло сорок «подвалов» в газете «Вечерний Новосибирск». Каждую неделю в пятницу я публиковал материал о том, что такое кремация, о её особенностях, и так далее. Услуга кремации была не известна. Я и барнаульских журналистов прошу: коллеги, помогайте!
Наш крематорий окупился за три года. Мой сын окончил курсы Всемирного банка по написанию бизнес-проектов. Когда он закончил и приехал, сказал: отец, окупится минимум за 12 лет. Но у нас за три года получилось.
Фото — funeralcommunity.com
Материалы по теме:
