Алтайская осень с набирающим силу буйством красок – самое время разговаривать о живописи. На берегу Оби, в графичном интерьере ресторана «Парус», глядя на один из прекраснейших пейзажей в мире, за столом с небольшим, но выразительным, натюрмортом, мы поговорили с Вадимом Климовым, создателем галереи «Республика ИЗО» и известным культурологом, об искусстве за деньги, деньгах за искусство и много еще о чем…
— Вадим, ты один из двух-трех людей, которые пытаются в Барнауле делать деньги на искусстве. Это вообще реально?
— Ну почему из двух-трех? Все оркестры, все театры…
— Хорошо, сузим – на изобразительном искусстве…
— Это реально. Это не просто, но это реально. Да, аудитория сложная, но она есть.
— С какого времени ты понял, что она есть, что можно на искусстве делать бизнес?
— А я всегда это знал. Я же с самого раннего детства рядом с изобразительным искусством. Моя старшая сестра училась в НАХУ (Новоалтайское художественное училище. – Прим. «Капиталиста»). Мне было 14-15 лет, а уже вокруг были люди, которые начинали продавать картины или зарабатывать на оформительских работах или еще на чем-то, что связано с изобразительным искусством. Сразу было понятно, что это приносит деньги.
30 лет назад я начал заниматься реализацией произведений молодых – тогда – художников. Эсауленко, Чеканов, остальные, которые были в нашей обойме, с которыми мы делали выставки в университете – с этого и началось.
— Эсауленко и Чеканов – это же был авангард?
— Даже такой андеграунд.
— В 80-е они были в цене?
— Эсауленко стал популярным и востребованным художником в середине девяностых. Когда он «расписался», когда пошли выставки в «Темной галерее», когда он стал известным – в узких кругах, но так или иначе. Интеллигенция быстро восприняла Юру как художника талантливого, гениального. Нельзя сказать, что он хорошо продавался, но была аудитория, которая покупала.
— А сколько тогда стоили картины?
— Я не помню цифр.
— Я однажды купил у Николая Ивановича Буданова картину за 25 рублей.
— Не могу вспомнить цифры, честно. Я освобожден от воспоминаний о том, что сколько стоило. Между тем, как у нас были советские деньги, и нынешние, у нас денежная концепция столько раз безудержно менялась… Были ведь даже миллионы, если помнишь… И теперь конкретные цифры вспомнить невозможно. Но, например, можно было продать картину и за полгода заплатить за аренду квартиры. Такое было.
— Продавать искусство – это просто или сложно?
— Продавать искусство очень сложно. У людей есть скрытая необходимость покупать искусство…
— Но они сами о ней не догадываются?
— Они догадываются. Но все время откладывают. Есть два вида покупателей искусства. Первые – те, кто покупает для себя. Вот как ты купил Буданова.
А вторая категория покупателей – это те, кто покупают в подарок. Не себе. У них свои причуды. Они ориентируются на вкус того, кому они дарят. Это очень интересно. Ну, например… Если дарят чиновнику городской администрации, то в лучшем случае это должны быть виды города Барнаула. Значит, куда идти? В «Турину гору» или к Щетинину.
— А в худшем случае?
— Они могут подарить ему натюрморт с цветами. Тогда этому порадуется его жена. Это беспроигрышный вариант – натюрморт с цветами. Сирень… Маки… На кухню или в прихожую повесят, и все хорошо.
Горный пейзаж – это тоже хорошо. Поля уже дарят чиновникам краевой администрации.
— Управлению сельского хозяйства?
— Неважно. Главное – поля! Горы и поля на протяжении последних 20 лет это тренд. Это делается так — приходит человек, говорит: «Мы тут собрали денег, меня послали – надо картину купить». Им, правда, сейчас запретили подарки, но они все равно скидываются.
И это хорошо. Я считаю, что картина – лучший подарок. Во-первых, он умный, во-вторых – он вечный! Картина – она же никуда не денется.
Но я продаю искусство совершенно другое. Оно не имеет отношение ни к полям, ни к номенклатуре. Я продаю искусство тем людям, которые покупают для себя. И это совсем другая аудитория. С ними приятно работать. Они образованные, умные, знают, чего хотят. Это их деньги, они покупают себе, они знают, зачем они эти деньги тратят. Это прекрасно, получаешь грандиозное удовольствие.
— Каков сейчас уровень цен на живопись?
— Смотря на кого. Вот семья известной нашей художницы Майи Ковешниковой держит довольно высокий уровень цен. Я думаю, это 150-200 тысяч рублей за работу. Это полотно хорошего размера и на известный сюжет – один из тех, которые я называю «Хлеб всему голова». Или в одном из залов сейчас висит работа «Мараловод» – думаю, тысяч сто пятьдесят она стоит легко. Да, в Барнауле ее трудно реализовать, но у нас в Алтайском крае есть столько мараловодов…
— Думаю, они не понимают в искусстве.
— Зря ты так говоришь. Я знаю очень многих мараловодов, которые прекрасно понимают искусство, которые много путешествуют, в первую очередь по Азии. Ты просто думаешь, что все мараловоды местные жители – нет, нет. Алтайские мараловоды давно принадлежат московским бизнесменам. Большей частью.
У нас, к сожалению, другие люди ничего не понимают в искусстве, и это не мараловоды – это чиновники. Они действительно совсем мало понимают в искусстве. Они думают, что изобразительное искусство – это «повесь на стену грязный ботинок и продай за миллион». Это, если не знаешь, я процитировал губернатора. Это он сказал на встрече с творческой интеллигенцией в библиотеке им. Шишкова, отвечая Николаю Зайкову, который рассказывал о бедственном положении выставочного зала и о большом проекте «АзАрт», хотел попросить поддержки на развитие молодежного искусства. На что губернатор ему и сказал: «Я знаю, как это искусство. Повесите на стену грязный ботинок, назовете современным искусством и за миллион продадите».
— Нынешний барнаульский художник может жить своим ремеслом?
— Большая часть художников активно преподает. Но есть и те, кто живет только тем, что продает свои работы.
— Валерий Октябрь?
— И кроме Октября есть авторы, которые занимаются только изобразительным искусством и ничем более. Ни дизайн, ни преподавание… Щетинин, Пастушкова, Юрасов, из молодых есть. В общем, что-то движется.
Для того, чтобы искусство стали покупать, понадобилось 20 лет, которые ушли на разгребание квартир советских граждан. Живописи должно было найтись место. Сначала из квартир убрали ковры. Потом ушли «стенки», которые наглухо заслоняли все стены. Их сменила мебель разной высотности, открылось пространство. Поменяли кухни. Квартиры стали больше. Вокруг города появились коттеджные поселки. В общем, стало появляться пространство, на которое можно повесить картину.
Хотя, к сожалению, люди стали вешать не картины, а постеры из магазинов «Икеа», «Индекс» и других. Это дешевле и легче воспринимается.
Это сложный психологический момент, когда ты должен заплатить за картину столько же, сколько стоит твой телевизор. Хотя телевизор у тебя на пять-семь лет, и морально устареет он еще раньше. А картина навсегда, она морально не устаревает. Но из-за качества образования, из-за того, что у нас к искусству поверхностное прикладное отношение, люди пока еще не покупают хорошую живопись. Люди не думают, например, о том, что картина лет через двадцать может выстрелить так, что будет кормить всю их семью.
— Но не всегда же люди покупают картину ради инвестиций…
— Нет, конечно. Обычно они покупают картины потому, что она им нравится.
— Встречаются покупатели, которые подходят и говорят – а почему эта картина размером с тетрадный листок, но дороже, чем вон та, где квадратный метр живописи?
— Есть и те, кто задает такой вопрос. Я им объясняю, что автор маленькой картины достаточно известен и дороже стоит на рынке. Рынок формирует цену.
— Давишь материальными соображениями?
— Да.
— А почему не рассказываешь про эмоции, про энергетику? Если человек сам это не улавливает, бесполезно?
— Да.
— А есть те, кто ходит-ходит, и потом вдруг его пробивает и он начинает что-то понимать?
— Да. Да. Есть люди, которые совершенно случайно в первый раз попадают в галерею, а потом начинают ходить, втягиваются и потом даже покупают. Есть люди, которые прямо-таки удивительно изменились.
— У цветочников главный праздник 8 марта. А у тебя есть какая-то такая дата?
— Сенокос?
— Да.
— Нет. Точно нет. Ты знаешь, я как-то пытался на 8 марта сделать выставку натюрмортов с цветочками. Не пошло.
Пытался на Новый год попробовать – тоже не получилось. Может, я не с той стороны захожу? Я не очень талантливый продавец, признаюсь тебе. Я такой «маркетолог-теоретик»…
Человек, который продает, именно стоит между работой и покупателем, должен обладать каким-то удивительным талантом. У меня этого дара нет. Я могу консультировать, могу убедить, что это дорогой художник и дорогая работа, но побудить купить у меня не всегда получается.
Дело еще в том, что я не хочу погружаться в эту попсятину. У меня большой «супермаркет», но это супермаркет хороших товаров. Когда ты делаешь большущую галерею, ты вынужден заполнять ее разнообразнейшим искусством. Ты не можешь заполнить ее одними авангардистами, потому что их в городе не так много. Ты вынужден работать со всеми художниками, даже с теми, которые тебе, может быть, не очень интересны лично, но ты понимаешь, что они интересны большому количеству зрителей.
— Как я понимаю, ты в своей галерее выставляешь картины, а если картина продается, имеешь процент?
— Это очень сложная конструкция. Есть несколько видов договора. Как правило, я определяю с художником цену. Вот цена, а дальше – мои проблемы. Я могу кому-то отдать ее за цену автора. Если вдруг увижу человека, которому картина нравится, но он не может себе ее позволить по объективным причинам, могу позвонить художнику и сказать: «Сделай скидку». И художники идут на это. Они понимают, что работа не пропадет, она будет в хороших руках. Художнику тоже нужно это метафизическое общение со зрителем.
Я сделал сейчас необычный жест – антиаукцион. Суть простая: человек называет цену, которую он готов дать за картину и я решаю, соглашаться или нет. И вполне интересно прошло. Ну да, были те, кто подошел и сказал: «Пятьсот рублей!» На что я сказал: «Ну и иди отсюда». В целом люди предлагали вполне реальные цены. За которые не сильно жалко было отдавать. Молодой студент купил картину Чеканова за полторы тысячи – ну, он не мог больше дать. Известный каллиграф и дизайнер Барнаула, очень ему захотелось купить работу нашего модного художника Ивана Дмитриева, который живет, к сожалению, в Москве. Она мне самому нравится, эта работа, но у меня еще есть. Почему бы не уступить? Некоторые картины разошлись по очень хорошим рукам.
— Вот ты сказал про Лёку, Алексея Чеканова. Я недавно смотрел книжку с его рисунками и подумал, что он гений. Реальный. А его никто не видит. Он вообще продается?
— Графика продается. Не сильно, но продается.
— У него какое-то мышление удивительное.
— Удивительное. Поэтому и сложно продавать. Чеканов очень сложен для понимания в живописи. А вот его графика, которая напоминает шаржи, газетные рисунки с подписями, нарисованная на уровне его гениальной шизофрении, – она популярна. Она легко продается, стоит небольшие деньги – чуть не по пятьсот рублей.
А в живописи он очень тонкий, мудрый живописец. Очень сложный. Потому многим совершенно непонятно, что он делает. Но у него есть огромное количество почитателей. Лёку очень любит интеллектуальная интеллигенция – врачи, учителя. Конечно, он станет художником, которого будут серьезно изучать. Но время изучать художников, которые сложились в конце XX века, еще не пришло. Вот только первая книжка пишется про Эсауленко. Михаил Чурилов, молодой искусствовед, пишет книжку. Я попросил еще одного молодого искусствоведа заняться Денисом Воробьевым. А есть же еще целая плеяда художников, о которых просто забыли.
Самое интересное, что на них сейчас начинает расти цена. Сейчас лист Юрия Эсауленко у меня просят за очень приличные деньги. На билет туда-обратно до Петербурга хватит.
— Каким ты помнишь Эйсика?
— Он был необыкновенно работоспособным художником, способным делать большие проекты, и он делал по четыре-пять проектов в год. Современные художники другие, я могу назвать единицы тех, кто много работает. А вот Юрий был очень работоспособным. Он делал большие серьезные выставки. Если бы он был жив, он был бы одним из популярнейших художников, знаковым художником для Барнаула. В каждом сибирском городе есть такой лидер искусства, которому 45-50 лет. А у нас нет. Я по этому поводу говорю: «У нас был, он умер». Это был бы Эсауленко, однозначно. Он был лидером, сформировал целую бригаду, шедшую за ним, потом она распалась, как ни странно, вымерла почти вся.
Он не умел продавать как продавец, но у него хорошо покупали. Люди не могли обидеть его.
— Что сейчас покупают?
— Два варианта: графику в стиле Николая Зайкова. У нас появился модный художник-график и группа его студентов-последователей. Он преподает в ИнАрхДиз, и его студенты, уловив что-то, стали делать работы в этом же стиле. Это может быть городской пейзаж, композиция с предметами. Это становится довольно популярным.
— Это уже школа Зайкова?
— Он не основатель какой-то школы, но он хороший педагог. Главное, за ним пошла молодежь.
А второе – покупаются горные пейзажи. Немного – виды Барнаула.
— Какой самый эксплуатируемый у нас на Алтае вид?
— Белуха, конечно.
— Не Телецкое?
— Нет. Белуха. Потом – Катунь.
— Можно сказать, что какая-то точка на местности, с которой художники рисуют пейзажи, принесла им миллионы?
— Аккем. Аккемское озеро в общей массе принесло художникам миллионы.
Белуха есть везде, я даже в прошлом году увидел пейзаж с Белухой в Петербурге. Я ходил по Перинным рядам, это большой торговый центр рядом с Гостиным двором, там на первом этаже и в подвале разные галереи, и в углу смотрю – типично алтайская картинки. На одной какой-то конь на берегу озера, на другой Белуха. Автора я не знаю, но по манере письма это что-то сибирское, алтайское.
— А в чем отличие манер письма?
— Это сильно отличается. Серьезно. Искусство отличается по регионам. Художники с Кавказа – они все яркие, эмоциональные, они все Церетели. У них кричащие цвета, мощные композиции. Художники Дальнего Востока все пестренькие, мелочно-пестренькие – это дальневосточная осень, дальневосточная весна. Море, океан – это все у них. Красноярские художники более суровые. У них синий с зеленым, и все стенами, потому что у них кругом горы стеной. Если у них вода течет, то это Енисей.
А алтайская манера – это другое.
— Как у Чороса Гуркина? У него все в дымке, и не белое, и не черное, и не синее…
— Тут я, пожалуй, соглашусь, что в начале всего алтайского изобразительного искусства есть что-то от Чорос-Гуркина. Но потом советский стиль все это трансформировал, и выработалась своеобразная алтайская школа пейзажной живописи.
— Ты как-то рассказывал, что одно время помогал разным банкам собирать коллекции…
— Не только банкам, еще и отелям. В отелях в каждом номере висит картинка.
— Ну, вот как в отеле Negresko висит Сальвадор Дали…
— Да. Так у и нас. Это давнишняя традиция. Сейчас в основном это чепуха с китайского базара, но в некоторых отелях я находил шедевры местных художников, которые висят там лет по тридцать.
— Это в каком?
— Пока секрет. В общем, это хороший бизнес – помогать отелям собирать коллекции.
Но сначала мы собирали коллекции банкам. В 90-е годы все банки хотели собирать картины. У меня есть пара банков, которым я помогал составлять коллекцию.
— Что значит – помогал собирать?
— Люди говорят: «Мы хотим, чтобы в наших офисах висели картины». Я говорю: «Отлично, хорошо, что будем собирать? Классику соцреализма, или что-то современное? Имена, фамилии, стили, жанры – что мы будем покупать? Какие средства на это есть?»
Один из банков собирал графику. Резон был простой: владелец банка хотел, чтобы, если что случится, всю коллекцию можно было положить в одну папку и уйти с ней. Так потом и произошло.
Другому банкиру были интересны большие размеры живописи самых модных художников. Поэтому, до сих пор заходя в один банк, хотя они уже три раза переехали, я вижу картины, которые были куплены в середине 90-х годов.
— А в городе есть крупные частные коллекции искусства?
— Я знаю нескольких коллекционеров искусства. Один врач, назовем его главврач. Он не очень афиширует свою коллекцию. Один из вице-губернаторов очень увлечен собиранием икон и антиквариата. Рынок антиквариата у нас не очень большой, но есть. Есть предприниматель, который собирает графику. Даже заказывает художникам, предлагает темы. Есть люди, которые понимают важность и нужность изобразительного искусства. У них есть возможности и главное – интеллект.
— Из людей бизнеса, наверное, только Сергей Хачатурян понимал искусство?
— Раскрою секрет – при разделе одного большого бизнеса в начале 2000-х в Белокурихе Хачатуряну досталась часть коллекции, которую человек, с которым они делились, посчитал ненужной. Себе человек забрал самое лучшее. Я помню, как меня пригласили посмотреть на эту коллекцию, она еще вся была в ящиках. Хорошая коллекция алтайских художников, начиная от классиков 50-60-х годов, заканчивая современными авторами. Хачатурян долго не знал, что с ней делать.
Но Сергей Грантович проникся. Ему так это понравилось, что он искренне стал заниматься галереей. Он очень серьезно помогал художникам. Покупал, и надо сказать, держал хорошие цены, не мелочился, когда покупал. Конечно, он иногда переплачивал, но он понимал, что переплачивает не хапуге, а художнику, который нуждается. Таким образом он помогал художникам даже квартиры покупать. Сергей Грантович был молодец, надо отдать должное его памяти.
— В коллекции галереи «Кармин» сколько было работ?
— Работ за триста. Это очень-очень приличная коллекция. Ее можно было монетизировать. Но семья, я так понял, решила не заморачиваться, взяла что то предположим, самое ценное себе, а остальное отдала в Государственный художественный музей Алтайского края.
— То есть, галерея «Кармин» умерла?
— Да.
— Но вот тебе удается выживать как галеристу, а им нет. Почему?
— Они не захотели. Я думаю, сын Сергея Грантовича Денис просто не захотел. Думаю, его бизнес позволяет содержать галерею. Просто не захотел. Ему не интересно, не нужно. Так бывает.
— В торговом центре «Проспект» была галерея. Устраивали выставки. Почему это кончилось?
— «Проспект» был попытка некоммерческого проекта. Закрылись они по непонятным причинам. Пространство до сих пор пустое. Я думаю, инвесторы, хозяева «Проспекта», недопоняли куратора. Вряд ли им нужны были большие деньги. Я делал им предложение – отдайте мне помещение, я буду там выставки делать. Мне ответили, что их это больше не интересует. Может, им нужен коммерческий результат? Мне иногда трудно понять бизнесменов. Вот у них есть пустое пространство, они его десять лет сдают в аренду и сдать не могут. И цену не снижают. А пустили бы туда галерею, люди хотя бы знали об этом месте, привыкли к нему. Место было бы на виду. И, может, кому-то оно потом и понадобилось бы.
В «Проспекте» же устраивали коммерческие выставки, мне тоже такое предлагают – копии Шагала, Шемякина. Но мне интересно заниматься местным искусством, а не продавать копии за билеты. Сейчас это вообще иначе делают: снимают какое-то пустое место в торговом центре, берут за это по 250 рублей с билета, таких проектов по России полтора-два десятка ездит.
— Вот ты говоришь, что искусство как бизнес-проект возможно. А в чем тогда причины того, что у нас закрылся выставочный зал Союза художников? Прохода рассказывал мне, что они не могут зарабатывать. Почему?
— Я думаю, Владимир Федорович лукавит. Я сегодня написал текст, в котором я очень жестоко, не жестко, а жестоко, обвиняю членов правления и председателя правления Союза художников Проходу в том, что они поставили Союз художников Алтайского края на грань исчезновения. Они избавились от самого важного и необходимого – площадки позиционирования, где они могли выставляться. То, что они сделали малюсенькую галерейку на улице Горького – это ничтожно и унизительно для Союза. Они сейчас попробуют сохранить какие-то мастерские, но я думаю, что им и это не очень удастся после такого провала. Город заявит – почему мы им мастерские даем на льготных условиях? Я считаю, что это от бездарного менеджмента, совершенного непонимания финансово-политической ситуации. Сейчас в выставочном зале выставлена традиционная выставка Союза художников. А потом – тараканы в янтаре. Или самоцветы. Музей начнет на этом зарабатывать, у них есть план. Найдется ли художникам место и время в их бывшем зале? Я не хочу называть то, что сделало правление Союза художников преступлением, но они до сих пор не осознают, что они сделали. Они наивно думают, что музей «Город» будет их пускать по первому свистку.
— А они не пытались советоваться с тобой? Ты все же показываешь пример того, что искусство может кормить.
— Нет, со мной никто не советовался. Я набрался наглости, и зимой, когда стало известно о передаче зала, написал директору музея «Город» Наталье Вакаловой письмо. Первое, о чем я написал: есть уникальная возможность увеличить выставочную площадь зала почти в два раза. Надо только закрыть изнутри окна гипсокартоном. Паразитический дневной свет не нужен. Сейчас есть технические возможности поставить светодиодный свет, он недорогой, и затянуть эти окна снаружи баннерами. На это мне сказали: «Нет, нет, мы будем менять стекла». Они сделали ремонт в стиле конца девяностых. С потолком Armstrong, с освещением Armstrong. Это уже шаг по направлению к магазину. Вывози картинки, завози туда магазин – все готово.
Дугин сказал, что затраты на ремонт выставочного зала миллион восемьсот тысяч рублей. Не знаю, чего там было сделано на миллион восемьсот. Не знаю, на что эти деньги ушли, но их не хватило, например, чтобы загнать машину и внутри шлифануть бетонный пол. Или поставить нормальное освещение.
— У тебя есть личная коллекция живописи и графики? Сколько в ней работ?
— Живопись – 150. А есть еще большое количество графики не оформленной. Тоже около 150 листов. В большинстве это алтайские художники, но есть новосибирские и парочка петербургских, никому не известных. Интересно же собирать то, что никому не интересно.
— Почему?
— Потому что потом ты оказываешься единственным хранителем всего этого. Когда общество подрастет, у меня будет самая большая коллекция барнаульского авангарда.
— А оно подрастет? Это будет?
— Есть удивительная волна интереса к изобразительному искусству. В Москве открывается выставка Айвазовского, думаю, она будет популярнее даже выставки Сурикова. Я замечаю, что интерес к изобразительному искусству растет. Люди прогрессируют. Появляются «новые тридцатилетние», я очень на них надеюсь. Они совершенно другие, они выросли без СССР, в те времена, когда была свобода, они не совсем успели ее осознать, хватануть, но они выросли в ней. И они четко чувствуют изменение конъюнктуры в сторону Советского Союза, и не очень хотят этого. Как только их начнут прижимать, они скажут: «Отвалите».
— Они уедут.
— Ну, и я же уеду…
Люди, училища, отели, упомянутые в интервью:
Зайков Николай. Родился 5 марта 1978 года в Камне-на-Оби. Художественное образование получил в Новосибирской государственной архитектурно-художественной академии на отделении монументально-декоративной живописи. В 2001 году переехал в Барнаул. Дипломант международных конкурсов на лучший архитектурный рисунок в 2005, 2007, 2009, 2012 годах. В 2006 и 2007 годах победил на Всероссийском конкурсе молодых художников им. Третьякова. Награжден творческими поездками в Италию и Грецию.
Лека, Алексей Чеканов – барнаульский художник. Родился в 1968 году. Начинал с творческим объединением «Тихая мансарда». В 1989 году вместе с Юрием Эсауленко и Вадимом Климвым выпустили самиздатовский литературно-художественный журнал «Графика», первые экземпляры которого были рукописными.
Работал бутафором-декоратором в кукольном театре, иллюстратором в газете «Молодёжь Алтая», главным художником в краевом Театре Драмы. Участвовал в проведении десятков краевых и городских художественных выставок, постановке пьесы А. Строганова «Придумайте пивную» на музыку Стравинского, провёл хепенинги «Рукописи горят» и «Тридцать три красные рыбы», создавал эскизы и оформлял сцены на поэтических и музыкальных выступлениях Н. Николенковой, Е. Чикишева и «Дяди Го». Чеканов – автор рассказов, эссе, статей.
Новоалтайское художественное училище (НАХУ). Создано в 1971 году. Воспитанники работают в городах и районах Алтайского края и далеко за его пределами: Москве, Санкт-Петербурге, Красноярске, Лондоне, Нью-Йорке, Токио. Среди выпускников училища — преподаватели и директора художественных школ края, живописцы и дизайнеры, педагоги вузов. Почти половина состава Союза художников и Союза дизайнеров Алтайского края закончили Новоалтайское государственное художественное училище.
NEGRESKO – отель во Франции на Лазурном берегу, на Английской набережной в Ницце. Здание в стиле неоклассицизма. Отель открыт 4 января 1913 года. Здесь останавливались Коко Шанель, Хэмингуэй, Марлен Дитрих многие другие знаменитости. На стенах отеля – подлинные работы Сальвадора Дали, Пикассо, Кокто и других художников. Отель входит в число 10 лучших отелей мира.
Майя Ковешникова (13 мая 1926-2 июня 2013) живописец, алтайский классик, Заслуженный художник РСФСР. Основные работы: «На побывку», 1969 (АГУ), «Незабудки», 1975 (ГХМАК), «Хлеба Кулунды», 1980 (ГХМАК), «Облепиха созрела» (1987), «Алтайский хлеб», 1981 (СХР), «И праздник пришел», 1988 (ГХМАК). Ряд работ хранится в Орловском художественном музее, Республиканском музее им. А.В. Анохина, г. Горно-Алтайск.
Октябрь, Октябри – династия барнаульских художников. Основоположник, Валерий Октябрь родился 1 апреля 1952 года в Рубцовске. Учился в Новоалтайском художественном училище. В выставках участвует с 1979 года. Работает в стилях «нового романтизма и символического реализма». Картины Октября-старшего находятся в коллекциях в России, Канаде, США, Франции, Италии, Германии, Швейцарии Японии. Его работы – в семьях Рональда Рейгана и Джорджа Буша-старшего.
Сын Денис (1977), дочь Евгения (1980), сын Илья (1987) также художники, работают много, часто выставляются.
Прохода Владимир — художник, председатель Союза художников Алтайского края. История с передачей Выставочного зала Союза художников Алтайского края описана здесь и здесь.
Хачатурян Сергей Грантович – алтайский предприниматель. Родился 27 мая 1955 года. Служил на флоте. В 1981 году начал работать на Алтайском коксохимическом заводе (ныне Алтай-Кокс). С 1992 года занимал на Коксохиме руководящие должности, в 1997 году стал генеральным директором «Алтай-Кокса». В 2003 году стал генеральным директором «Алтайвагона». Картинную галерею «Кармин» Хачатурян создал в 2005 году. В 2006 году создал благотворительный «Фонд культуры Алтая», через который помогал деятелям культуры, художникам, молодым талантам. Издавал в Барнауле газету «Два слова». Умер 6 августа 2012 года.
Эйсик, Юрий Эсауленко – родился в 1967 году, умер 31 декабря 2000-го. По его инициативе были созданы творческие объединения «Тихая мансарда», «Лодка», «Универсум». Любовь Норгелене, искусствовед: «Юрий Эсауленко не заканчивал художественное училище… Не приняли. Но самобытность его творчества признавалась в художественных кругах. В его произведениях африканские сновидения, ангелы у фонарей, скифские горшки, Алиса в стране чудес, коты, поражающие взглядом, и просто камни… Ракушки и рыбы – излюбленные темы художника. Он бесконечно их варьировал. Не скованный никакими традициями, он выражал себя, не стараясь что-то нарушить. Его творчество можно сравнить с этническими и джазовыми вариациями. Знаменитая выставка «Ню» в Государственном художественном музее заставила художественную интеллигенцию взглянуть на творчество Юрия серьезно. Смелость цветовых решений, композиционные поиски, а главное, тема. Это была первая выставка, где прекрасное обнаженное тело в произведениях двух художников и шокировало и покорило зрителей».
Завтраки с «Капиталистом» проходят в ресторане «Парус». Отличная кухня, свежий воздух, прекрасный вид на Обь, набережная и еще теплое сентябрьское солнце — что еще нужно, чтобы отдохнуть душой и телом от работы?!